да? А отец все еще с вами?
Прежде чем ответить, мне пришлось откашляться.
– Да.
– Им есть где отсидеться, пока облава не кончится?
В памяти всплыли голоса спорщиков.
– Да.
– Что ж, прекрасно. И ты, конечно, знаешь, что в местечке вроде нашего мало что утаишь? Ты, может быть, тревожишься за одного человека, так могу тебя заверить, что он тоже в безопасности.
Сил у меня хватило только на то, чтобы кивнуть. На меня вдруг навалилась свинцовая усталость.
– Ты правильно сделала, что пришла ко мне, – сказал дон Ансельмо. – Сможешь добраться до дома сама или тебя проводить?
Мне и так было невыносимо стыдно за то, что я чуть не потеряла сознание у него на глазах, бо́льшего стыда я бы не вынесла.
– Нет. Спасибо, святой отец, я дойду сама.
– Ну смотри, дитя мое.
Дон Ансельмо открыл дверь ризницы, и мы вышли в церковный зал.
Когда я вернулась домой, дверь гаража была открыта, а мотоцикл Акилле исчез. Мать сидела на кухне, погруженная в свой собственный мрак. Когда я вошла, она даже не взглянула на меня, и я поняла, что заговаривать с ней бесполезно. Я пошла к себе, разделась до белья и забралась в постель. Через несколько минут я уже спала.
* * *
Дальше я помню, что меня разбудил резкий солнечный свет. Кружилась голова, я чувствовала ужасную слабость, как бывает, когда спадает жар. Акилле сидел в кресле у окна и читал «Восемнадцатое брюмера» Маркса. Я хотела позвать его, но только зашлась кашлем. Брат бросил книгу и пересел ко мне на кровать.
– Ну как ты, сестренка? – Он налил в стакан воды из стоявшего на ночном столике графина и протянул мне.
Дрожащими руками я поднесла стакан к губам. Вода была неприятно холодной.
– Ты вернулся, – сказала я, когда снова смогла говорить.
– Сегодня утром. Похоже, эсэсовцы убрались – в городке вроде нашего им нечем поживиться, мужики моложе восьмидесяти все поголовно легли на дно. А эсэсовцы ищут именно мужчин. Мама говорит, они здесь пробыли несколько минут, не больше.
– Они заходили в наш дом?
– И даже поднимались взглянуть на тебя, – подтвердил Акилле. – Мама говорит, ты была в отключке. Может, оно и к лучшему.
Я натянула одеяло до самого подбородка. Значит, немцы глазели на меня. Хорошо, что я этого не видела.
– А где Энцо? И Сандро? – торопливо прибавила я. – Тоже уходили с тобой в Санта-Марту?
– Конечно. Там, правда, делать оказалось особо нечего, мы просто затаились и ждали, когда нам скажут, что немцы убрались. Сандро вернулся со мной, но Энцо решил остаться. Я тоже сначала не хотел возвращаться, но решил, что здесь от меня больше пользы. – Акилле пожал плечами. – И все-таки я ему завидую. Он-то поучаствует в настоящем деле.
Я не могла выговорить ни слова. В горле встал ком, боль отозвалась где-то внутри: парень, который был мне так дорог, первый парень, который взял меня за руку, поцеловал меня, предмет моих грез, ушел не попрощавшись. Кто знает, увижу ли я его вновь?
– Мне придется сказать об этом папе, – продолжал Акилле. – Он понятия не имел, что Энцо коммунист. Да не волнуйся ты так, Стеллина. Энцо дока во всем, его никто не одолеет.
От доброты брата мне стало совсем тяжко.
– Не в том дело, – сказала я. – Хорошо, что он остался в Санта-Марте. Только… Жалко только, что от меня сейчас никакой пользы. Я должна дело делать, а не лежать в кровати.
Акилле похлопал меня по руке:
– Насчет этого не тревожься. Ты в два счета будешь на ногах. Я передал записку Аньезе. (Так звали женщину, которая стала руководить нашей сетью после гибели Берты.) Она знает, что ты больна, и уже заготовила для тебя много работы – сама увидишь, когда снова встанешь в строй. Но сначала тебе надо выздороветь, поняла? Ты нужна нам сильной.
– Поняла.
– Сказать маме, что ты проснулась? Вдруг она захочет покормить тебя супом.
Я затрясла головой:
– Вытерпеть этот суп у меня пока сил не хватит.
– Тут я тебя понимаю. – Акилле наклонился и поцеловал меня в лоб. – Отдыхай, сестренка.
Он встал и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. А я зарылась лицом в подушку и заплакала, захлебываясь рыданиями, как маленькая. Я не могла представить себе жизни без Энцо. Я не знала, как буду жить дальше.
* * *
Но жизнь для меня, разумеется, не кончилась. Через несколько дней я снова была на ногах, дел накопилось столько, что мне оставалось только засучить рукава и взяться за работу. Военные действия становились все ожесточеннее, и мы, жители Ромитуццо, это тоже ощутили. Не только в самом прямом смысле – подрыв железнодорожных путей, повреждения электропроводов, солдаты на станциях, декреты, которые немцы расклеивали на стенах и дверях, и в каждом гнусным рефреном звучало «карается смертной казнью», – но и в новостях, что просачивались в наш городок, передаваемые из уст в уста и с подпольными газетами. Так мы узнали о молодом партизане, которого фашисты облили бензином и сожгли заживо. О замученной в тюрьме молодой беременной связной. О женщине, которую застрелили, когда она пыталась вытащить мужа из грузовика. О еврейской семье, которую один из соседей прятал, а другой выдал эсэсовцам. Такие истории стали повседневностью.
Однажды, выходя со станции Кастельмедичи с ранцем, набитым патронами, я увидела, что с деревьев, окружавших площадь, свисают трупы. Двое мужчин и две женщины, все молодые, в разномастной грязной одежде. У каждого на груди табличка, на которой от руки большими черными буквами написано «ПАРТИЗАН». Немецкие солдаты, стоявшие у ног повешенных, отгоняли толпу потрясенных местных жителей.
– Отдайте мне мою дочь!
Услышав женский крик, я опустила голову и заторопилась мимо.
– Вы сделали свое дело, так дайте мне похоронить ее.
Один из солдат ткнул в горстку собравшихся прикладом, и женщины, что-то бормоча, попятились. К тому времени я уже давно была партизанкой, но в ту минуту была готова стать партизанкой во второй раз.
Следующие месяцы я работала так, как мне еще в жизни не приходилось работать. Я выполняла поручения, которые давала мне наша женская команда, я помогала дону Ансельмо. Иногда он хотел, чтобы я забрала продукты или лекарства у дружественного лавочника. Иногда просил наведаться в Кастельмедичи или Сан-Дамиано, забрать или вернуть какую-нибудь книгу, «но только если тебе по пути». Иногда отправлял меня с поручением к дону Мауро или просил передать ему записку, если я вдруг буду проходить мимо Святой Катерины. Я всегда соглашалась и никогда не доискивалась подробностей. Мне хватало и того, что я знаю о туннеле с оружием.
